- Стой. Не уходи, сучка, я щас! - говорю ей, а сам пулей на пятый этаж, к Вальке Чеботарю. Он грамотный, инвалид, хуле. Читает всё время хуйню всякую. Спрошу, что за брутальность, ёбана в рот.
Валя выслушал меня не перебивая, отъехал подальше на своей каталке и говорит:
- Пиздит жена твоя. Есть в тебе брутальность. Дохуя даже, слишком дохуя.
- Ты мне расскажи, пёс церебральный, что это за хуета, а я уж сам решу, есть она или нету.
Валька стремается говорить, видать, какая то хуйня эта самая брутальность. Неинтеллигентное что-то. Тогда я взял его костыль в руку, покрутил так, и снова спрашиваю:
- А уебать поперёк спины тебя, это как? Брутально?
- Очень даже. И наблевать на меня, как давеча в подъезде, тоже вполне брутально было.
- Извини, Валентин, но это к делу не относится. Я тогда споткнулся просто, ну и подкатило ещё. Перекушал. А хуле ты на лестнице раскорячился, блять? Я ебу штоль, кто там валяется?
- Я с каталки упал, перевернулся. И не было никого, чтоб помочь. Да ещё ты настругал сверху.
Мне такие беседы нихуя не интересно было вести, и я решил это дело пресечь. Не для того я пришёл, ёбана в рот. И для начала Валентину костылём по хребту вытянул. Ну, не совсем по хребту, а по спинке его самоходного табурета.
- Давай, сука, ближе к делу. И поподробнее, - говорю.
- Хорошо. Можно и поподробнее. Брутальность - это жестокость, бесчеловечность, грубость, в общем, - отвечает Валентин.
- А в череп костылём? - спрашиваю.
Валька, хоть и инвалид, но человек умный, поэтому, увидев перед еблетом свой костыль, метнулся отлизывать мне зад, скороговоркой ещё так, потешно, блять:
- Это ещё связано с жёстким этим... доминированием мужчины над женщиной в сексе. В то же время, в русском языке брутальность имеет не только негативный смысл, но и может ассоциироваться с животной притягательностью, а также с натуралистичностью...
- Захлопни варежку. Я чо, жывотное, что ли? Не понял, блять?
- Это не я сказал. Просто, так трактуется понятие бру...
- Ебало закрой, говорю. Трактуется у него! Я те щас живо мозг от трансмиссии отделю. Голова профессора, этого... как его...
- Доуэля, - подсказывает Валька.
- Во-во, блять. Всё-то ты знаешь, жертва Вудстока. Давай, русским языком объясни, что за хуета такая.

Валентин, под страхом отхуячивания в тыкву костылём, раскрыл мне тайну брутальности. Как я понял, это такая хуйня, типа приворота. Как бабы эту брутальность видят, их с копыт валит, и пелотка в бешенство приходит. И в этот самый момент им до смерти разврату хочется. И чтоб с извращениями, желательно. С насилием над личностью, типа. Вобщем, то, что доктор прописал. Только, когда я уходить уже собрался, Валька мне и говорит:
- Хуйня это всё. Ей не брутальность нужна. Ей бабки нужны. Меркантильная она у тебя.
Хуясе, думаю. Ещё мою жену подозревать в меркантильности будет всякая сволочь безногая. Я его за эти слова с каталки снял и на сервант посадил. И костылём ещё уебал, чтоб ему наверху сидеть нескучно было.

Ну, я успокоился, в общем, насчёт брутальности. Метнулся вниз по лестнице, к жене, с радостной новостью. А она уже вещички пакует. Причём не только свои. Мой паяльник, тоже в торбу себе запихнула. Нахуй ей паяльник, я не понял. Он и мне, в общем-то, не сильно нужен. Так, от отца остался. Я и паять-то не умею, но мне обидно, сука. Ладно, думаю, хуй с ним, с паяльником. И говорю, значит:
- Слыш, коза? Кончай барахло паковать. Давай трусы скидывай и раком становись. Я щас буду доминировать! Причем, зверски!
- Пошёл ты в жопу! - отвечает. И продолжает барахлишко к себе подгребать. Я тогда не выдержал и говорю:
- Паяльник отдай, сука!
- Да на, бля! Подавись, жмот! - и выкинула из торбы на пол дорогой моему сердцу предмет.
- Сучка меркантильная, - говорю.
- Нищеброд!
- Шлюха, бля, меркантильная, - опять говорю, хуле, слово мне понравилось. И уебал ещё ей под сраку ногой, для убедительности. Она через поклажу свою споткнулась и мордой приложилась об пол, руки-то заняты шмотьём, не успела подстраховаться.

Ну, тут она и завыла. Никто, говорит, не смел меня ещё шлюхой называть. Да ещё меркантильной. Чую, что иду верным путём. Раз завыла, значит, проняло. Ну и продолжаю, значит, вести себя соответственно. Могу, говорю, пёрнуть на публике. Чем не брутальность? Или вот сейчас насру в углу, хочешь? Головой мотает, типа не желает проявления моих ниибаца брутальных качеств.
- Чего же ты хочешь, швабра дешёвая? - спрашиваю.
- Шубку хочу. Норковую.
- Нахуя тебе шуба. У тебя же есть уже одна. Из коровы.
Она пуще прежнего взвыла и опять за вещички принялась. И ногой так снова паяльник к себе подгребает. Думает, я не вижу нихуя. Ну, думаю, прав был Валька. Меркантильная она.
- Я смотрю, ты неравнодушна к электроинструментам. Если тебе так уж нравится мой паяльник, могу презентовать. За минет, - говорю ей великодушно так. Она взяла его в руку, повертела, протягивает мне и говорит:
- Я думала, что это плойка. За плойку отсосала бы. За паяльник не буду.
- За плойку я бы тебя неделю драл.

Молчит. И я молчу. Только она за вещички принялась, я ей говорю:
- Ты вообще-то мне должна, барышня. За линолеум и за бачок.
- С какого это хуя? - спрашивает. - Ты срал больше меня, я вообще туда и не заходила почти.
- Конечно, не заходила. Причём, никогда. Говно в себе держишь, хуле - своё же. Жалко, небось, в парашу-то? - смеюсь. Она покраснела и говорит, что не такая, мол. Не дешёвка. Может, мол, и за так отсосать, если чувства взыграют. Но мне, говорит, надо настроение создать. Желательно посредством шоппинга. Типа, подарок нужен.
- А брутальность, - спрашиваю, - не нужна уже?
- Нужна. Но это уже вторично. Главное, подарки. Или поступок какой-нибудь.

Ну, хуй с тобой, думаю. Будут тебе и подарки. Пошёл на кухню, в холодильник заглянул, нету нихуя. Был с утра батон ливерной, да сожрали в обед. Нечего дарить. Паяльник хуй теперь возьмёт. Зря сказал, что не плойка. На линолеум и бачок не ведётся. Блять, что делать? Решил снова к Валентину сбегать. Звоню, не открывает, сука. Я вниз, к Семёну. Слава богу, дома оказался.
- Сеня, братуха, выручай. Подарок нужен, - говорю ему.
- Охуел, соседушка? Какой ещё подарок?
Я мимо него в квартирку прошёл, схватил вазу керамическую, бычки из неё вытрусил на пол, и на выход:
- Завтра верну, - говорю.

Принёс жене вазу, поставил перед ней на полу и говорю:
- Вот тебе подарок. Раздевайся, начнём отрабатывать.
- Нахуй мне этот черепок, блять? - говорит жена.
- Не охуела, подруга? Я, может, украл его для тебя, честью своей поступился. Так что это не черепок, блять, а подарок и поступок в одном флаконе. Раздевайся!

Раздеваться не стали. Прямо так еблись. В одежде и стоя. Как лошади. Мне понравилось, сработало, короче. Вроде всё наладилось у нас. Вазу незаметно Сене вернул утром. Пока жена подарка не хватилась, буду ебать в хвост и в гриву, а заметит, что вазы нет, я что-нибудь придумаю. Я же находчивый, блять. И брутальный, как ни крути. Правда, забывчивый. Про Вальку только через три дня вспомнил. Он, бедолага, так и просидел на серванте, чучело безногое. А я, уходя, дверь захлопнул. Он орал там на шкафу, да не услышал никто. Я дверь выломал, с серванта его снял, и в каталку. Он, блять, плачет. Жрать, говорит, хочу. Говном бессердечным меня обозвал. Но я зла на него не держу, хуле. Он же мне помог. И я ему помог. Он бы сдох от голода, если бы не я.

2008 vpr